Лора и Рейн проживали жизнь, купленную для них графом де ла Труа. Оба вампира спали на мягкой кровати, и Рейцна тоже не оставляли в покое сновидения.
Тишина. Тишина давила на уши и сплющивала мозг, тишина сводила с ума, как это делает капающая на голову вода. Каждая новая капля оставляет свой ничтожный след на черепе, и когда-нибудь придет черед той единственной, которая проломит его. Но к тому времени ты успеешь свихнуться по полной, приятель, это уж точно. Липкая тишина этой черной комнаты пытала не хуже водяных капель, она так же, как и они, стремилась пробиться к мозгу, пробиться сквозь субтильную костяную обкладку. А этого нельзя было допустить.
Рейн встал с невидимой в кромешной тьме кровати и взял факел. Мрак потеснился в углы, но не исчез совсем. Комнату заполнял не замечаемый им доселе душный аромат, до одури приторный и тошнотворный. Аромат цветов. Сотен цветов. Они были повсюду.
"Тут что, распродажа, или просто какой-то придурок решил собрать все цветы в мире и запихнуть их в одну комнатушку, для того чтобы проверить, существует ли хоть один организм, способный вынести это?!", - подумал он.
Он обернулся на свое ложе и понял, что оно тоже устлано цветами. Довольно помятыми и неопрятными, но все еще свежими.
Едва он успел отойти от своей самой нелепой в жизни кровати, как раздался приглушенный хлопок, а затем... в дальнем конце "цветочной комнаты" распахнулась дверь. Он подивился тому, что не заметил ее раньше, дверь была достаточно широкая, хорошо освещаемая (по крайней мере, теперь), к тому же без единого намека на цветы или их размазанные прототипы. В довесок ко всему дверь была каменная. Гранитная.
Сперва он не смог распознать пришельца, и только через несколько секунд, когда туман внезапности рассеялся, он увидел... ее. Лору.
О, Небо, как же красива она была сейчас! Божественна, как Нимфа, легка, как весенний ветерок, чиста, как поцелуй матери и прекрасна, как первая любовь! Внезапно он понял, что обожает каждую клеточку ее, каждую черточку, мгновенно осознал, что заключил свою душу в этой чудесной бестии и теперь он, подневольный, цепной пес, будет боготворить это богоравное создание каждый божественный день своей пропащей отныне жизни. Сладострастный огонь пожирал его мозг, его чресла, его опустевшее теперь душевное лоно, дрожь сотрясала лихорадящее тело, пляшущее в груди сердце. Цепенеющие мысли, сбивающиеся в липкий клубок слова, вертящиеся на таком неповоротливом от вязкой слюны языке, но так желающие сложиться в пылкий мадригал для нее, только для нее! О, легенда, сумасшедший смарагд! О это Диво, внезапное и разящее, сладкое до горечи, пылкое до пустой холодности, до боли родное и столь роковое! О это трепетное мучение, это разрывающее изнутри ликование, восторг, утопичный до сновидения, сказка демонов!
Прелесть моя, жизнь моя, моя страсть и мое наказание, мое все...
- Привет! - сказала она, и он ощутил дрожь в ногах, готовых подкоситься в любую секунду. Ее аромат заглушал туманный дурман комнаты, ее тело, ее волосы, ее губы, они объяли его целиком, окутав своим запахом. Запахом моря и молока. Ее тонкое, летящее платье обрисовывало фигуру до острого покалывания в глазах, до слез, до головокружительного искушения. Господи...
Он видел только ее, обонял только ее, внимал только дыханию ее, и упивался им, жил ею.
- Привет, я так соскучилась! - повторила она и кинулась ему на шею. Когда это произошло, он подумал, что вот-вот умрет от остановки сердца, ибо оно колотилось слишком сильно. Ему хотелось раствориться в ней или испить всю без остатка, слиться с ней, чтобы затем воскресить в себе и жить вечно.
- Привет, - шепнул он, не услышав собственных слов. Слишком громко стучало в висках. Он не успел насладиться ей вдоволь, не успел упиться ее совершенством, не успел понять, что не успеет сделать этого никогда, даже если на это отведется целая жизнь, когда она отстранилась. И улыбнулась. О Боже, все грязь, все ничтожно и незначительно, неважно, по сравнению с ней! Ничто на свете не стоит этой улыбки.
- Какая потрясающая комната! - воскликнула она в восторге. Только теперь он понял, как любит эту комнату, как впитывает в себя каждую ее частичку, как сроднился с ней за этот короткий промежуток. О нет, не со времени появления здесь! За эти ничтожные секунды после ее слов. Да, он обожает эту комнату. Теперь он знал.
- Можно я присяду?
Она еще спрашивает! Она спрашивает, можно ли ей присесть? Наивное создание даже не подозревает, как завидует сейчас кровати ее ничтожный обладатель
- Конечно.
Она рухнула на усеянную лепестками кровать.
- Присаживайся, Рейн, чего же ты стоишь, как статуя?! - укоризненно произнесла она и похлопала изящной ладошкой по сплющенным ромашкам рядом с собой. Ее жалкий обожатель дрогнул, потом нервно улыбнулся и опустился рядом, ощущая агонию воли внутри. Еще немного, и он положительно потеряет всяческий контроль, и тогда покажет свою ничтожную, мерзкую, похотливую оборотную сторону, которая находится, обыкновенно, в тени. Что ж, немудрено, ее свет озарит любой мрак, даже самый потаенный. Дабы не продолжать заведомо проигранную борьбу, он решил начать поскорее.
- Я должен тебе что-то сказать, - промолвил он и на редкость остро ощутил сейчас разящий аромат цветочного обиталища. А так же щебечущую пичужку, поселившуюся где-то в районе груди.
- Говори, - отозвалась она и вновь одарила его своей сводящей с ума улыбкой. Головокружение, последовавшее за ней, принудило несчастного Обращенного поторопиться еще более. Мерцающие перед глазами белые точки только подтвердили это. О Небо, дай мне силы! Дай, молю!
- Дело в том, что я безумно, как никогда в своей жизни... Я...
- Я тоже.
Вдруг! Внезапно! Совершенно неожиданно, непредсказуемо, не предрекаемо... Божественно. Мельтешившие пред взором точки увеличили и без того чудовищную скорость, облекли глаза дымчатой поволокой. Он стоически одолевал искушение броситься на нее в ту же секунду и утолить свою бесовскую жажду. В этом благом стремлении он, неожиданно для себя, повернул голову и посмотрел в окно, за которым пели птицы. Это сон, сон, сон, сон, сон, сон, сон, стучал в голове упористый набат. Сон, сон, сон, сон, сон, сон, сон, сон, сон, лучший сон на свете, сон, ради продолжения которого, за каждую секунду которого он готов был вытерпливать по капле воды на полуразрушенный череп. Да-да, еще, пожалуйста!
- Я... Ты... Может быть ты не поняла, что я имел в виду. Я хотел сказать...
Она вновь не дала ему закончить фразы. И свое истолкование его невразумительного лепета объяснила просто - поцелуем.
Ему желалось целовать ее вечно, прижимать к себе, касаться ее. Так продолжалось довольно долго, они с трудом отрывались друг от друга, перекидывались парой слов, хохотали, объятые счастьем и любовью, и вновь сливали свои пылающие сердца. А потом он спросил:
- Скажи, а ты не знаешь, почему тут все в цветах?
Она сразу помрачнела, и на миг ему почудилось, будто он ненароком затронул и без того отравленную рану. Но какое отношение к этому могла иметь комната? Ответа не последовало, и он повторил вопрос. Затем снова и снова. И снова. Он допытывался и упрашивал, точно в ответе крылся какой-то планетарный для него смысл. Наконец, она сдалась:
- Видишь ли, это для того, чтобы...
После слова "это" он перестал узнавать ее голос.
- Скрыть запах...
На слове "запах" его проняла дрожь.
- Запах? Запах чего?
Струной натянулась пауза. Лопнула же она ее словами.
- Вот этого...
Она внезапно распахнула платье, оказавшееся почему-то халатиком, и пичуга, крывшаяся внутри его груди, теперь с трепетом крылышек попросилась наружу вместе с остатками скудного завтрака. Теперь он видел ЭТО!
Ее тело сплошь изрыли струпья и гноящиеся нарывы, бурые, сизые, тут и там виднелись иссиня-черные трупные пятна. Мертвенно-белая кожа утопленницы сморщилась в гармошку у самой шеи. Разлагавшаяся ее плоть дурманила смрадом миазмов и мертвой гнили, из соска на левой груди с брызгами мутной жидкости вырвался желтый червь.
- Знаешь ли, я умираю, - произнесла она тоном человека, раскрывшего все секреты перед офицером полиции. - Я уже почти умерла.
Она сделала легкий жест, точно смахнула со щеки слезу, и только сейчас он узрел под слоем пудры почти проевшую череп дыру, сквозь которую можно было видеть что-то пурпурное и пульсирующее внутри. Затем она погладила свою челку и... Боже, Боже, ее чудесные, невероятные волосы сползли с головы набок, словно парик!
- Господи... - прошептал он, холодея. – Господь всемогущий, нет!
- Да, - промолвила она своим неузнаваемым голосом и обнаружила приличную нехватку зубов в зловонном рту.
- НЕТ!!! - он обнял ее. Обнял, прижав к себе это мерзкое, сочащееся гноем нечто. - Нет, я умру за тебя! Умру за тебя!!!
Трупный яд проникает сквозь поры в микродозах и вызывает медленную интоксикацию.
Трупный яд проникает сквозь поры в микродозах и вызывает медленную интоксикацию.
Трупный яд проникает сквозь поры в микродозах и вызывает медленную интоксикацию.
Когда она впилась в его горло зубами, высасывая вместе с кровью силы, питаемые невероятной, нечеловеческой любовью, он был счастлив…